Воспоминания руководителя организации «Берлинский комитет» о татарском поэте-подпольщике
Сегодня, 15 февраля, отмечается день рождения великого татарского поэта Мусы Джалиля. Его «Моабитская тетрадь» стала одним из самых популярных сборников в Советском Союзе. Заведующий музеем-мемориалом Великой Отечественной войны Казанского кремля, наш колумнист Михаил Черепанов в сегодняшней авторской колонке, написанной для «Реального времени», приводит письма о Джалиле узников, которые сидели в заключении вместе с поэтом-героем.
О подвиге поэта-героя Мусы Джалиля написано немало. В том числе и о том, какое значение его подвиг имеет для судеб народов Поволжья, избежавших массовой депортации. Об этом в разные годы писал и известный писатель Рафаэль Ахметович Мустафин.
Свою переписку с участниками антифашистского Сопротивления, многое, что не удалось опубликовать, Мустафин завещал автору этих строк. Пришло время предложить вниманию читателей наиболее интересные письма подпольщиков, существенно дополняющих ту картину, которую воссоздали джалилеведы за десятки послевоенных лет.
Подпольщик Бушманов в тылу врага. Официальная биография
Начну публикации с писем полковника Николая Степановича Бушманова (1901-1977), руководителя подпольной антинацистской организации «Берлинский Комитет ВКП(б)».
Коротко о нем. Уроженец Пермской губернии. В РККА вступил в 1918 году. В годы Гражданской войны - командир взвода, воевал против Колчака и Врангеля, трижды ранен. В 1933 году зачислен в Военную академию им. Фрунзе (Главного разведуправления). С 1937 года - майор, старший преподаватель тактики специального факультета академии. С января 1941 года - начальник кафедры истории гражданской войны академии, кандидат военных наук. Владел четырьмя языками.
В 1941 году - начальник оперативного отдела штаба 32-й армии. В октябре 1941 года под Вязьмой взят в плен. Немцы знали с кем имеют дело и поместили его в тюрьму Моабит. Бушманов «согласился» на сотрудничество, преподавал на курсах пропагандистов в Вульхайде весь 1942 год. С марта 1943 года занимал должность помощника начальника Дабендорфской школы РОА («восточный отдел пропаганды особого назначения»). К лету 1943 года создал разветвленную интернациональную подпольную организацию «Берлинский комитет ВКП(б)», развернувшую активную работу по всей Германии. Антифашисты осуществляли саботаж и диверсии на немецких заводах. С организацией Бушманова были связаны Муса Джалиль и сын работавшего в Германии советского биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского Дмитрий.
30 июня 1943 года арестован. Со смертным приговором переведен в концлагерь Заксенхаузен, затем снова в тюрьму Моабит. В апреле 1945 года отправлен в «марш смерти» к побережью Балтийского моря, где освобожден американскими войсками. В СССР осужден к 10 годам лагерей. 5 декабря 1954 года освобожден, реабилитирован в 1958 году. Умер в Москве 11 июня 1977 года.
Из писем Р.А. Мустафину от Н.С. Бушманова
Уважаемый товарищ Мустафин!
<…> Я арестован Берлинским гестапо 30 июня 1943 г. <…> 16 июля меня перевели в Моабит на Лертерштрассе, 3, из окон которой был виден Лертербанхоф, и железнодорожные пути проходили возле самой тюремной стены. Тюрьма была старинной постройки. Моя камера находилась на 4-м этаже, № 421, а мой товарищ, Калганов Иван Михайлович, сидел на 1-м этаже. Посредине между нами сидел Джалиль, с которым мы вели перекличку. Наши переговоры мы не считали застрахованными от подслушивания, а потому ни номера камер, ни имена и фамилии правильно не назывались.
Надзиратели, служившие здесь еще со времен Вильгельма, не зверствовали, но были исполнительны до педантизма… Раз в 10 дней нам выдавались 1-2 книги. Разносчиками книг работали немцы заключенные, через них можно было передавать записки в любую камеру, особенно если у вас было чем «поблагодарить» библиотекаря.
Раз в 10 дней водили в ванную или душ-баню и меняли постельное белье.
В камерах стояли железные кровати. Шкаф с миской, кружкой, ложкой и кувшином для воды. Прикованный к стене стол и 2 стула-табуретки тоже на цепях. В углу у двери - «параша» эмалированная или глиняная. В окне толстые с руку - решетки. Пол цементный, стены кирпичные метровой толщины, штукатурка - цемент.
Распорядок дня.
Подъем в 6.00. Туалет - зарядка в камере до 7.00.
Завтрак - ½ литра кофе и 250 граммов пайка хлеба на сутки.
С 7 до 12 - время для прогулок. На каждый вывод - 30 мин.
12.00-13.00 - обед. 1 литр баланды или неочищенный картофель.
13.00-18.00 - время прогулок. Выводили многих по 1 чел.
18.00-19.00 - ужин - кофе ½ литра или жидкий суп из овощей - чаще всего отвар из шпината.
22.00 - отбой.
С 19.00 до 22.00 в тюрьме оставались только дежурные по коридору, и в эти часы шли наши переговоры.
Просидел я в этой тюрьме до 3 ноября 1943 года. Время переклички с Джалилем примерно сентябрь-октябрь 1943 года, а затем его стало не слышно, видимо, увезли в другую тюрьму… Обратитесь к Девятаеву М.П . Он может Вам кое-что рассказать обо мне».
<…> Не знаю, как благодарить Вас за присланный сборник избранных стихотворений Мусы Джалиля. Вы не можете себе представить, как это растрогало меня и всколыхнуло воспоминания <…> На обложке художник нарисовал орла за решеткой, очевидно, по тексту известной песни «Сижу за решеткой в темнице сырой…». Это была любимая песня узников, но она не всегда отвечала нашему настроению. Я принял орла за голубя и воскресил в памяти деталь из моабитской были.
Моя невольная ошибка напомнила мне о том, как мы создавали наше стихотворение «Голубь» в сентябре 1943 г.
Голубь сизый, друг печальный,
Полетай ко мне домой.
Отнеси привет прощальный,
Бедной матери родной.
Расскажи про все, что видел,
Сквозь тюремное окно,
Про тоску мою и гибель
Поворкуй ей заодно.
Посиди на гребне крыши,
Огляди родимый край,
Поднимись потом повыше,
И обратно прилетай.
Под окном моим присядешь,
И немного отдохнешь,
Все, что видел, перескажешь.
И привет мне принесешь.
В путь быстрее, сизокрылый,
Улетай в родимый край,
Мой привет подруге милой
Поскорее передай.
Родилась песня так. В моем окне верхняя фрамуга открывалась вовнутрь камеры. На нее я сыпал крошки хлеба для воробьев. Забавно было видеть этих драчунов…
Однажды в сентябре сел на решетку окна голубь и, склонив головку, заглянул в камеру. Я замер от волнения. Среди узников бытует поверье, что голубь в окне - жди добрых вестей. Хотя я не верил в приметы, но учтите, что это было в одиночной камере, а в моем досье - смертный приговор. Посидев на решетке, голубь улетел, а я тут же на газете набросал черновик обращения к голубю. Он не был таким, как изложен, у меня не ладилось с рифмой, размер хромал, но я не удержался и в часы разговоров, передал его Калганову. Передачу слышал Джалиль и на второй день вернул мне песню почти в том виде, как я ее привожу. Несколько слов изменил и Ваня Калганов. Песня нам понравилась, и мы начали ее распевать на мотивы «То не ветер ветку клонит» или «Штормовать в далеком море посылает нас страна».
Напомню, что в 536 году Константинопольский Собор официально провозгласил голубя символом Святого Духа. У многих народов, в том числе и у славянских, душа умершего оборачивалась голубем. У мусульман голубь - священная птица, носившая Мухаммеду в клюве воду для мытья.
В Моабитском цикле Джалиля есть похожее стихотворение «Пташка», суть которого та же».
«…И еще об одном стихотворении, которое тоже прошло через наши руки в сентябре 1943 года. Тогда же, когда был написан Мусой «Строитель».
«Мечты узника»
Облака перистые
По небу плывут,
Серебристо чистые
Ровный держат путь.
В синеве небесной
Вольно им гулять.
Мир земной чудесный
Сверху наблюдать.
Из неволи тесной
Мне бы к ним подняться.
И тропой небесной
В край родной умчаться.
Покружить над садом
Матушки родимой
И окинуть взглядом
Уголок любимый.
Опуститься низко,
В самую избушку.
И увидеть близко
Милую старушку.
Ветерком обвеять
Волосы седые.
Мрачные рассеять
Думушки о сыне.
Он придет - как прежде,
Из-за той березы.
Только жди с надеждой,
Не роняя слезы.
Сначала Ваня Калганов обругал меня за этот стих: «К чему такое уныние. Мы еще поживем». К нему было присоединился и Джалиль, но потом попросил повторить его и одобрил, а на следующий день внес предложения и поправки. У меня была «жена», он предложил изменить на «мать», внес «садик», у меня его не было. В последней строке у меня было «да можешь сквозь слезы», а он предложил «не роняя слезы».
Помню начало стихотворения, которое прочел Джалиль, а мы с Калгановым вносили свои поправки. Не сохранилось ли оно в записях Джалиля? Вот его начало:
Штормы грозные бушуют
Над моею страной.
День и ночь враги штурмуют
Край любимый мой.
Но не сломит вражья сила
Наших братьев никогда.
Всех фашистов ждет могила,
И победа к нам близка.
Мы с Калгановым одобрили стихотворение, а Джалиль говорил, что оно ему не нравится в переводе, а по-татарски звучит лучше.
…Газету возвращать нужно было, но собирал их надзиратель, не обращая внимания на их состояние, проверяя количество. Писать на газетах можно было, за это не наказывали, возможно, начальство ожидало найти что-нибудь интересное в записях. Письменных принадлежностей в камере хранить не разрешалось, но у дежурного можно было получить на 2-3 часа карандаш или чернила. При обмене книг вы вкладывали в книгу пару сигарет, а библиотекарь «возвращал» вам книгу с огрызком карандаша.
У Мусы была и еще возможность - заключенные иностранцы, с которыми он сидел. Западники получали посылки - передачи, в которых были бумага и письменные принадлежности.
Заключенные немцы и иностранцы выполняли разные работы и могли пронести в камеру небольшие предметы, в особенности когда долго задерживались на работе, и конвой спешил поскорее сдать узников. Обыск тогда был очень поверхностный.
Просверлить дыру в соседнюю камеру можно было возле железной петли, за которую приковывали узников за разные провинности и нарушения тюремных правил. Эта петля из толстого железа была вмонтирована в стену при кладке тюрьмы. Заключенные пытались расшатать ее, и она кое-где поддавалась раскачке. Начальство укрепляло ее цементом, его и можно было выкрошить проволокой или небольшой стамеской.
Нам с Андреем, сидевшим рядом, удалось просунуть возле скобы проволоку, найденную во время прогулки, и мы разговаривали при помощи спичечной коробки, как по телефону, слышен был даже шепот.
Писать в камере разрешалось, когда выдавались письменные принадлежности. В другое время писать не разрешалось, но приспосабливались так: сидя на полу возле двери, вы могли услышать шаги надзирателя. В общей камере ставился «слухач».
Труднее и опаснее было сохранить написанное. Обыски в камере производились часто, тщательно и всегда внезапно. Все найденные записи и записки уничтожались, а виновнику объявлялся карцер - бункер от 5 до 10 дней. Обычный или строгий. Бункер - подвальная камера без окон, без освещения, с сырым, холодным полом. Пища - через сутки, а при строгом аресте - один раз в три дня и вода - через сутки. После бункера обычно - лазарет или кладбище.
Какое же мужество надо было иметь, чтобы писать и хранить написанное! Я писал много, но хранить не рисковал, т. к. в одиночной камере припрятать что-либо было невозможно. Отсидев раз 5 суток за найденные у меня записки, больше не рисковал. Да и вряд ли бы вынес повторение.
Я набросал схемку тюрьмы на Лертерштрассе, 3 как она запомнилась мне. В прогулочном дворике я ежедневно из окна камеры наблюдал за узниками, не подходя к окну, чтобы не привлечь внимания охраны и не угодить в бункер. Прогуливались здесь и Джалиль с однокамерниками, но до встречи в бане я не знал его в лицо. Мне запомнилось, что он вел себя энергичнее всех на прогулке и первым начинал физкультурные упражнения…».
«Берлинский комитет ВКП(б)» действовал в Берлине в 1943 году. Это факт, установленный следственными органами и показаниями многих. Об этом писал журналист Богачев Константин Петрович из г. Новомосковска <…> Его статья была в газете «Родяньска Украина», орган ЦК КПУ № 36, 14 лютого 1965 года. Так и названа «Берлинский комитет ВКП(б)» <…> Ю.Корольков в книжке «Не пропавший без вести» (изд. 1971 года) тоже говорит о комитете. Вам надлежит установить - была ли связь у комитета с Джалилем и джалильцами. Лично я связи не имел, имел информацию только от Федора Чичвикова (погиб в гестапо) и от Андрея Рыбальченко.
О Рыбальченко.
Не забывайте, что дело происходило в глубоком подполье Берлина в 1942-1944 годов. Мы знали о делах друг друга только то, что считали возможным сообщить другому. О работе говорилось всегда в общей форме, и никто не докапывался до деталей. В меру возможностей проверяли сообщения каждого, но это было сложно. Нет смысла проверять все, что написал тов. Рыбальченко. Могу только подтвердить со всей ответственностью, что он был членом комитета и имел заданием внешние связи. Он работал в библиотеке при газете «Заря», и это давало ему возможность снабжать нас советскими газетами и самой новой информацией.
Библиотека была на Виктория штрассе, 10, где помещались многие газетенки в том числе и «Заря». Там и встречались «газетчики» разноплеменных формирований и редакций. Летом 1943 года Рыбальченко был арестован гестапо, проведено следствие, он был в концлагере Заксенхаузен вместе со мной. Полагаю, что Вам следует отнестись к его воспоминаниям с доверием…
С глубоким уважением, Бушманов»
Подробнее с перепиской Р.А. Мустафина можно ознакомиться в Музее-мемориале Великой Отечественной войны в Казанском кремле.
Михаил Черепанов, иллюстрации предоставлены автором
Справка
Михаил Валерьевич Черепанов - заведующий Музеем-мемориалом Великой Отечественной войны Казанского кремля; председатель ассоциации «Клуб воинской славы»; заслуженный работник культуры Республики Татарстан, член-корреспондент Академии военно-исторических наук, лауреат Государственной премии РТ.
- Родился в 1960 году.
- Окончил Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина по специальности «Журналистика».
- С 2007 года работает в Национальном музее РТ.
- Один из создателей 28-томной книги «Память» Республики Татарстан о погибших в годы Второй мировой войны, 19 томов Книги памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан и др.
- Создатель электронной Книги памяти Республики Татарстан (списка уроженцев и жителей Татарстана, погибших в годы Второй мировой войны).
- Автор тематических лекций из цикла «Татарстан в годы войны», тематических экскурсий «Подвиг земляков на фронтах Великой Отечественной».
- Соавтор концепции виртуального музея «Татарстан - Отечеству».
- Участник 60 поисковых экспедиций по захоронению останков солдат, павших в Великой Отечественной войне (с 1980 года), член правления Союза поисковых отрядов России.
- Автор более 100 научных и научно-просветительских статей, книг, участник всероссийских, региональных, международных конференций. Колумнист «Реального времени».
Белорусские власти в исправительных колониях “перевоспитывают” граждан (из людей, простите, в свиней). По случайному стечению обстоятельств авторы данной статьи недавно посетили берлинскую тюрьму “Моабит”.
По информации адвоката Веры Стремковской, размещенной на сайте Хартии’97, белорусский политзаключенный Сергей Парсюкевич содержится в скотских условиях.
На 70 человек, содержащихся в одном помещении, имеется восемь стульев и четыре лавки. Человек не успевает за отведенное время помыться в бане: на сотню заключенных - четыре крана.
Невозможно толком поесть: на прием пищи выделяется всего 15 минут. Кормят как свиней: суп, каша, кисель из одной миски.
Одежду выдают не по размеру, постельное белье заношенное, одеяло рваное…
Так белорусские власти в исправительных колониях “перевоспитывают” граждан (из людей, простите, в свиней). Вышеупомянутые условия созданы для заключенных в ИК №17 (Шклов, Могилевская область). Подобные условия содержания заключенных и в других тюремных учреждениях.
По случайному стечению обстоятельств авторы данной статьи недавно посетили берлинскую тюрьму “Моабит”. Правда, в отличие от витебского предпринимателя Сергея Парсюкевича, осужденного за политическую деятельность к 2,5 года лишения свободы, витебские правозащитники пребывали в тюрьме в качестве экскурсантов.
“Моабит” - Берлинское учреждение предварительного заключения (УПЗ). Белорусский его аналог - СИЗО-1 (Минская “Володарка”). Аналог по предназначению, то есть по целям данных учреждений. А вот методы аналогичными не назовешь: они противоположны.
Начиная с того, что немецкий “Моабит” - учреждение предварительного заключения лишь для лиц мужского пола после достижения 21 года. Это одна из важнейших характеристик тюремной системы Германии. В следственных изоляторах, изоляторах временного содержания, приемниках-распределителях, арестных домах Беларуси содержатся и мужчины, и женщины, и дети, не достигшие даже 18 лет (авторы не располагают информацией о наличии в Беларуси СИЗО, ИВС, ПР, АД для женщин, детей и юных нарушителей, не достигших 21 года).
Принципиально и то, что “Моабит”, как и другие тюремные учреждения ФРГ, подчинены Министерству юстиции. Администрация и обслуживающий персонал - гражданские лица.
В Беларуси все места для содержания арестованных - вотчина министра внутренних дел. Должностные лица тюремной администрации - люди в погонах. Назначает на должности и присваивает милицейские звания глава МВД (при участии подчиненного ему ДИНа - Департамента исполнения наказаний). Многолетний опыт правозащитной деятельности дает авторам статьи основания сделать вывод, что главным критерием при назначении на должности в тюремную администрацию Беларуси является отсутствие у кандидата такого морального качества, как человеколюбие. Только этим можно объяснить первую фразу, которой часто встречают людей, переступивших порог тюремного учреждения, подчиненного ведомству милицейского генерала Наумова: “Вы тут никто!” (то есть не гражданин, не человек).
Администрация “Моабита” воспринимает заключенных как нормальных людей. Соответственно и обращается с ними по-человечески.
Приведем несколько цитат из основных правил внутреннего распорядка УПЗ “Моабит”. Выдаются каждому заключенному на понятном ему языке. Авторам любезно презентовали экземпляры на русском.
“У вас есть возможность прочесть полную редакцию правил внутреннего распорядка, которую Вы можете получить у Вашего социального работника.
Обратите внимание на то, что Ваш правовой статус зависит от того, находится ли Ваше дело еще на расследовании или Вы уже приговорены (здесь и далее выделено в правилах. - Авт.).
Ваши разговоры и переписка с адвокатом не подлежат цензуре.
Разрешение на свидание подследственным заключенным выдается судьей или прокурором.
Переписка подследственных заключенных подлежит перлюстрации судом или прокуратурой.
Вам положена ежедневная прогулка продолжительностью не менее часа.
Если у Вас возникла срочная и убедительная потребность позвонить или дать телеграмму, “Моабит” может предоставить Вам за Ваш счет желаемое соединение. Подследственным заключенным необходимо разрешение суда или прокуратуры.
Вам даже как подследственному заключенному может быть предоставлена работа. В случае, если Вы не имеете своих средств и Вам не могут предоставить работу, Вы можете ежемесячно получать карманные деньги (естественно, не наличными. - Авт.).
Вы можете на свои средства заказывать себе книги, журналы и газеты.
Всем заключенным разрешается смотреть свой телевизор и слушать свое радио.
Вы можете покупать за свои средства дополнительные продукты питания, а также вещи личного потребления.
Вы можете в известных пределах сами обставлять и декорировать Вашу камеру (за исключением электрического и санитарного оборудования)”.
Принципиальные различия заложены уже в самом названии учреждения. В Германии это учреждение предварительного заключения, водворяют в которое по решению суда. В Беларуси - это следственный изолятор, то есть изолятор следователя, куда милицейский сыщик водворяет лицо, которому инкриминирует преступное деяние, чтобы лишить последнего возможности как следует подготовиться к защите в суде.
В “Моабите” подследственным раз в две недели (а в отдельных необходимых заключенному случаях и чаще) дают свидания. Разрешение дает судья или прокурор. При этом неразрешение свидания - событие из ряда вон выходящее.
Белорусский следователь свидание разрешает обычно тем, кого удалось сломить. Несломленным подследственным свидание, бывает, не предоставляют месяцами.
В милицейских следственных изоляторах Беларуси (полагаем, и в изоляторах КГБ) переписка с адвокатом перлюстрируется следователем: после чего некоторые письма обвиняемого к защитнику (а также к родным и друзьям) зачастую из стен тюрьмы не выходят. У нас телефонные звонки и телеграммы от подследственных - ненаучная фантастика.
Белорусские следователи направляют человека в СИЗО без предварительного уведомления об аресте. Полагаем, подобная практика имеет место и в Германии. Но там заключенному предоставляют возможность или заработать деньги (в “Моабите” 400 рабочих мест), или выдают их.
В Беларуси подобного нет. Наоборот, тюремные учреждения всячески противятся приему на счет подследственного денежных средств от родственников и друзей. Уборка территории в следственных изоляторах и прочих местах содержания арестованных - работа принудительная и без оплаты.
В итоге: заключенные “Моабита” буквально рвутся на уборку территории, а белорусские арестанты делают это под угрозой карцера и лишения передачи от родственников.
Это в Германии подследственный может заказать себе в камеру книги и периодику. В Беларуси при водворении в СИЗО книги у подследственного изымают. Даже кодексы (Уголовный, Уголовно-процессуальный, Уголовно-исполнительный) и прочую юридическую литературу. Правил внутреннего распорядка на руках у подследственных нет. Ни на русском, ни на белорусском языке. Не говоря уже об иных европейских языках. Правила на азиатских, африканских языках - вообще экзотика.
В частности, авторы данного материала слабо верят, что американскому юристу Эммануилу Зельцеру, которого уже немало времени содержат в СИЗО, выдали на руки правила внутреннего распорядка на английском языке. Будем рады, если ошиблись.
Внутренний порядок в белорусских СИЗО, прямо скажем, эсэсовский. Изо дня в день, из месяца в месяц, а бывает, и из года в год арестованные сидят взаперти. При выходе из камеры раздается “бульдожий” рык конвойного: “Лицом к стенке! Ноги шире плеч! Руки за спину!”
В “Моабите” (в дневное время) камеры открыты. Заключенные самостоятельно ходят по коридору, посещают душ, общаются с соседями… Появление белорусских экскурсантов ничего не изменило: заключенные продолжали сновать мимо нас по своим делам.
Конечно же, администрация принимает меры, исключающие возможность общения заключенных, проходящих по одному делу (размещает по разным корпусам и этажам).
Путь к камерам проходил через комнаты и помещения для свиданий. Те, кто в наших СИЗО при нынешнем режиме прошел через свидания (а таковых в Беларуси сотни тысяч), испытали чувства унижения и оскорбления. В “Моабите” на наших глазах в разных углах двух больших помещений сидели группами, оживленно беседуя, посетители и арестанты. Была даже молодая мама с младенцем на руках (по всей видимости, показывала ребенка отцу). Очереди на свидание не наблюдалось.
Видели и помещение, в котором разговаривали через окно (без стекла). Есть даже и со стеклом, и с телефоном, но там тоже беседа шла при опущенном стекле. Увиденное совсем не походило на спектакль, разыгранный для нас.
По ходу движения разминулись с заключенным, шедшим на свидание с большой сумкой. “Вещи понес на стирку”, - пояснил наш сопровождающий.
Представитель администрации так разъяснил политику германских властей в отношении заключенных: “Чем более заключенный чувствует себя зеком, тем больше конфликтов. Администрация обходится с заключенными как с нормальными людьми. По желанию, некурящих не помещают вместе с курящими”.
Если говорить кратко, придерживаются принципа: как аукнется, так и откликнется.
Особо хочется остановиться на ежедневной прогулке. На “Володарке” это прогулочные дворики: заплеванные, покрытые зеленой плесенью каменные прямоугольные ямы площадью 6-10 квадратных метров с сеткой наверху, сродни той, в которой чеченцы держали Жилина и Костылина из рассказа Льва Толстого “Кавказский пленник”. В Витебском ИВС на прогулку выводят в камеру второго этажа с открытым проемом для окна…
В “Моабите” - это Двор (с большой буквы). Такой, что шестиметровые стены с двумя проволочными спиралями наверху кажутся незначительными. Корт с искусственным покрытием. Почти десяток мячей, залетевших в межпроволочное пространство, - наглядное подтверждение, что покрытие используется по назначению (вынимают мячи раз в полгода, поскольку данная процедура требует отключения сигнализации). Внутри тюрьмы имеется тренажерный зал. Окна камер - с большими решетчатыми ячейками. По случаю летней погоды раскрыты. Заключенные могут находиться у окна.
В Беларуси - на окнах двойные решетки. Солнечный свет в камеру перекрывают металлические жалюзи (”реснички” на тюремном жаргоне). За приближение к окну следует наказание, вплоть до карцера.
Но более всего белорусских правозащитников поразил интерьер камер. В “Моабите” нет камер более чем на три человека. И камера такая - 30 (!) квадратных метров. Но это исключение: в “Моабите” стремятся, чтобы у каждого заключенного была своя камера (по сути - комната).
Белорусский Уголовно-исполнительный кодекс (статья 94) на одного заключенного выделяет в камере жилую площадь как на кладбище - лишь два квадратных метра. Койки двухъярусные, но и тех не хватает: зачастую заключенные спят на них по очереди.
В камере маобитской тюрьмы деревянная мебель, которую заключенные могут передвигать так, как им нравится. Спальные места в два яруса считаются нарушением Конституции.
В камерах белорусской тюрьмы кровати и шкаф (если имеется) металлические, приварены намертво.
Штатная вместимость “Моабита” - 1200 заключенных. На день посещения тюрьмы белорусскими правозащитниками вакантными были более ста мест.
Такое возможно не потому, что Германия богаче Беларуси. Просто ФРГ не является лидером по количеству заключенных. И в отличие от Беларуси, занимающей пятую строчку в мировом рейтинге по числу зеков на душу населения, к столь позорному первенству не стремится.
Перед началом экскурсии нас предупредили, что “Моабит” по условиям содержания арестованных - худшая тюрьма в Берлине. Но это худшее вызывало у белорусов восторг.
А какова тогда у них лучшая тюрьма?
Павел ЛЕВИНОВ, Валерий ЩУКИН, правозащитники
Моабитские тетради - листы истлевшей бумаги, исписанные мелким почерком татарского поэта Мусы Джалиля в застенках берлинской тюрьмы Моабит, где и погиб поэт в 1944 году (казнен). Несмотря на смерть в плену, в СССР после войны Джалиля, как и многих других, считали предателем, было заведено розыскное дело. Он обвинялся в измене Родине и пособничестве врагу. В апреле 1947 года имя Мусы Джалиля было включено в список особо опасных преступников, хотя все прекрасно понимали, что поэт - казнен. Джалиль был одним из руководителей подпольной организации в фашистском концлагере. В апреле 1945 года, когда советские войска штурмовали Рейхстаг, в пустующей берлинской тюрьме Моабит среди разбросанных взрывом книг тюремной библиотеки бойцы нашли клочок бумаги, на котором по-русски было написано: «Я, известный поэт Муса Джалиль, заключен в Моабитскую тюрьму как пленный, которому предъявлены политические обвинения и, наверное, буду скоро расстрелян…»
Родился Муса Джалиль (Залилов) в Оренбургской области, деревня Мустафино, в 1906 году шестым ребенком в семье. Его мать была дочерью муллы, но сам Муса не проявлял особого интереса к религии - в 1919 году он вступил в комсомол. Начал писать стихи с восьми лет, до начала войны опубликовал 10 поэтических сборников. Когда учился на литературном факультете МГУ, то жил в одной комнате с ныне известным писателем Варламом Шаламовым, который описал его в рассказе «Студент Муса Залилов»: «Муса Залилов был маленького роста, хрупкого сложения. Муса был татарин и как всякий «нацмен» принимался в Москве более чем приветливо. Достоинств у Мусы было много. Комсомолец - раз! Татарин - два! Студент русского университета - три! Литератор - четыре! Поэт - пять! Муса был поэт-татарин, бормотал свои вирши на родном языке, и это еще больше подкупало московские студенческие сердца».
Джалиля все вспоминают как крайне жизнелюбивого человека - он любил литературу, музыку, спорт, дружеские встречи. Муса работал в Москве редактором татарских детских журналов, заведовал отделом литературы и искусства татарской газеты «Коммунист». С 1935 года его зовут в Казань - заведующим литературной части Татарского театра оперы и балета. После долгих уговоров он соглашается и в 1939 году переезжает в Татарию вместе с женой Аминой и дочкой Чулпан. Человек, который занимал не последнее место в театре, был также ответственным секретарем Союза писателей Татарии, депутатом казанского городского совета, когда началась война, имел право остаться в тылу. Но от брони Джалиль отказался.
13 июля 1941 года Джалиль получает повестку. Сперва его направили на курсы политработников. Затем - Волховский фронт. Попал в знаменитую Вторую ударную армию, в редакцию русской газеты «Отвага», расположившуюся среди болот и гнилых лесов под Лениградом. «Милая моя Чулпаночка! Наконец поехал на фронт бить фашистов», - напишет он в письме домой. «На днях вернулся из десятидневной командировки по частям нашего фронта, был на передовой, выполнял особое задание. Поездка была трудная, опасная, но очень интересная. Все время был под обстрелом. Три ночи подряд не спали, питался на ходу. Но видел много», - пишет он своему казанскому другу, литературоведу Гази Кашшафу в марте 1942 года. Кашшафу адресовано и последнее письмо Джалиля с фронта - в июне 1942 года: «Я продолжаю писать стихи и песни. Но редко. Некогда, и обстановка другая. У нас сейчас кругом идут жестокие бои. Крепко деремся, не на жизнь, а на смерть…»
Муса с этим письмом пытался переправить все свои написанные стихи в тыл. Очевидцы рассказывают, что он все время носил в своей походной сумке толстую потрепанную тетрадь, в которую записывал все, сочиненное им. Но где сегодня эта тетрадь, неизвестно. В то время, когда он писал это письмо, Вторая ударная армия была уже полностью окружена и отрезана от основных сил. Уже в плену он отразит этот тяжелый момент в стихотворении «Прости, Родина»: «Последний миг - и выстрела нет!Мне изменил мой пистолет…»
Сначала - лагерь военнопленных у станции Сиверской Ленинградской области. Затем - предполье старинной Двинской крепости. Новый этап - пешком, мимо разрушенных сел и деревень - Рига. Потом - Каунас, форпост №6 на окраине города. В последних числах октября 1942 года Джалиля привезли в польскую крепость Демблин, построенную еще при Екатерине II. Крепость была обнесена несколькими рядами колючей проволоки, установлены сторожевые посты с пулеметами и прожекторами. В Демблине Джалиль познакомился с Гайнаном Курмашем. Последний, являясь командиром разведчиков, в 1942 году в составе особой группы был с заданием заброшен в тыл врага и попал в немецкий плен. В Демблин собирали в основном военнопленных национальностей Поволжья и Приуралья - татар, башкир, чувашей, марийцев, мордвинов, удмуртов.
Гитлеровцам нужно было не только пушечное мясо, но и люди, которые могли бы вдохновить легионеров сражаться против Родины. Ими должны были стать люди образованные. Учителя, врачи, инженеры. Писатели, журналисты и поэты. В январе 1943 года Джалиля в числе других отобранных «вдохновителей» привезли в лагерь Вустрау под Берлином. Этот лагерь был необычным. Он состоял из двух частей: закрытой и открытой. Первая представляла собой привычные пленным лагерные бараки, правда, рассчитанные только на несколько сот человек. Вокруг открытого лагеря не было ни вышек, ни колючей проволоки: чистые одноэтажные дома, выкрашенные масляной краской, зеленые газоны, клумбы с цветами, клуб, столовая, богатая библиотека с книгами на разных языках народов СССР.
Их так же гоняли на работы, но по вечерам проводились занятия, на которых так называемые учебные руководители прощупывали и отбирали людей. Отобранных помещали на вторую территорию - в открытый лагерь, для чего требовалось подписать соответствующую бумагу. В этом лагере пленных вели в столовую, где их ожидал сытный обед, в баню, после которой выдавали чистое белье, гражданскую одежду. Затем в течение двух месяцев проводились занятия. Пленные изучали госструктуру Третьего рейха, его законы, программу и устав нацистской партии. Проводились занятия по немецкому языку. Для татар читались лекции по истории Идель-Урала. Для мусульман - занятия по исламу. Окончившим курсы выдавали деньги, гражданский паспорт и другие документы. Их направляли на работу по распределению Министерства оккупированных восточных областей - на немецкие заводы, в научные организации или легионы, военные и политические организации.
В закрытом лагере Джалиль и его единомышленники вели подпольную работу. В группу уже входили журналист Рахим Саттар, детский писатель Абдулла Алиш, инженер Фуат Булатов, экономист Гариф Шабаев. Все они для вида согласились сотрудничать с немцами, по выражению Мусы, чтобы «взорвать легион изнутри». В марте Мусу и его друзей перевели в Берлин. Муса числился служащим Татарского комитета Восточного министерства. Никакой конкретной должности он в комитете не занимал, выполнял отдельные поручения, преимущественно по культурно-просветительской работе среди военнопленных.
Встречи подпольного комитета, или джалильцев, как принято среди исследователей называть соратников Джалиля, проходили под видом дружеских вечеринок. Конечной целью было восстание легионеров. В целях конспирации подпольная организация состояла из небольших групп по 5-6 человек каждая. Среди подпольщиков были те, кто работал в татарской газете, выпускаемой немцами для легионеров, и перед ними стояла задача сделать работу газеты безвредной и скучной, препятствовать появлению антисоветских статей. Кто-то работал в отделе радиовещания Министерства пропаганды и наладил прием сводок Совинформбюро. Подпольщики также наладили выпуск антифашистских листовок на татарском и русском - печатали на машинке, а потом размножали их на гектографе.
Деятельность джалильцев не могла не быть замечена. В июле 1943 года далеко на востоке грохотала Курская битва, закончившаяся полным провалом немецкого плана «Цитадель». В это время поэт и его товарищи еще на свободе. Но на каждого из них в Управлении безопасности уже имелось солидное досье. Последнее совещание подпольщиков состоялось 9 августа. На нем Муса сообщил, что связь с партизанами и Красной Армией налажена. Восстание было намечено на 14 августа. Однако 11 августа всех «культурных пропагандистов» вызвали в солдатскую столовую - якобы для репетиции. Здесь все «артисты» были арестованы. Во дворе - для устрашения - Джалиля избили на глазах у задержанных.
Джалиль знал, что он и его друзья обречены на казнь. Перед лицом своей смерти поэт переживал небывалый творческий подъем. Он осознавал, что так, как сейчас, еще никогда не писал. Он спешил. Надо было оставить обдуманное и накопленное людям. Он пишет в это время не только патриотические стихи. В его словах - не только тоска по родине, родным людям или ненависть к нацизму. В них, что удивительно, - лирика, юмор.
«Пусть ветер смерти холоднее льда,
он лепестков души не потревожит.
Улыбкой гордою опять сияет взгляд,
и, суету мирскую забывая,
я вновь хочу, не ведая преград,
писать, писать, писать, не уставая».
В Моабите с Джалилем в «каменном мешке» сидел Андре Тиммерманс - бельгийский патриот. Муса отрезал бритвой полоски от полей газет, который приносили бельгийцу. Из этого ему удавалось сшивать блокноты. На последней страничке первого блокнота со стихами поэт написал: «К другу, который умеет читать по-татарски: это написал известный татарский поэт Муса Джалиль… Он в 1942 году сражался на фронте и взят в плен. …Его присудят к смертной казни. Он умрет. Но у него останется 115 стихов, написанных в плену и заточении. Он беспокоится за них. Поэтому если книжка попадет к вам в руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги и после войны сообщи в Казань, выпусти их в свет как стихи погибшего поэта татарского народа. Таково мое завещание. Муса Джалиль. 1943. Декабрь».
Смертный приговор джалилевцам вынесли в феврале 1944 года. Казнили их только в августе. Шесть месяцев заключения Джалиль тоже писал стихи, но ни одно из них до нас не дошло. Сохранились лишь два блокнота, в которых содержится 93 стихотворения. Первый блокнот из тюрьмы вынес Нигмат Терегулов. Он передал его в Союз писателей Татарии в 1946 году. Вскоре Терегулов был арестован уже в СССР и погиб в лагере. Второй блокнот вместе с вещами переслал матери Андре Тиммерманс, через советское посольство он тоже был передан в Татарию в 1947 году. Сегодня настоящие Моабитские тетради хранятся в литературном фонде казанского музея Джалиля.
25 августа 1944 года 11 джалилевцев были казнены в тюрьме Плётцензея в Берлине на гильотине. В графе «обвинение» в карточках осужденных было написано: «Подрыв мощи, содействие врагу». Казнили Джалиля пятым, время было 12:18. За час до казни немцы устроили встречу татар с муллой. Сохранились записанные с его слов воспоминания. Мулла не нашел слов утешения, и джалилевцы не хотели с ним общаться. Почти без слов он протянул им Коран - и все они, положив руки на книгу, прощались с жизнью. Коран в начале 1990-х привезли в Казань, он хранится в этом музее. До сих пор не известно, где находится могила Джалиля и его соратников. Это не дает покоя ни казанским, ни немецким исследователям.
Джалиль догадывался, как отнесется советская власть к тому, что он побывал в германском плену. В ноябре 1943 года он пишет стихотворение «Не верь!», которое адресовано жене и начинается строчками:
«Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Изменник он! Родину предал»,—
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят меня».
В СССР в послевоенные годы МГБ (НКВД) открыли розыскное дело. Его жену вызвали на Лубянку, она прошла через допросы. Имя Мусы Джалиля исчезло со страниц книг и учебников. Сборников его стихов не стало в библиотеках. Когда исполнялись по радио или с эстрады песни на его слова, то обычно говорилось, что слова - народные. Закрылось дело лишь после смерти Сталина за неимением улик. В апреле 1953 года впервые были опубликованы шесть стихотворений из Моабитских тетрадей в «Литературной газете» - по инициативе ее редактора Константина Симонова. Стихи получили широкий отклик. Затем - Герой Советского Союза (1956), лауреат (посмертно) Ленинской премии (1957) …В 1968 году на студии «Ленфильм» был снят фильм «Моабитская тетрадь».
Из предателя Джалиль превратился в того, чье имя стало символом преданности Родине. В 1966 году у стен Казанского кремля был установлен созданный известным скульптором В.Цегалем памятник Джалилю, который стоит там и сегодня.
В 1994 году рядом, на гранитной стенке, был открыт барельеф, представляющий лица его казненных десяти товарищей. Уже много лет дважды в год - 15 февраля (в день рождения Мусы Джалиля) и 25 августа (годовщина казни) у памятника проводятся торжественные митинги с возложением цветов. Сбылось то, о чем писал поэт в одном из своих последних писем с фронта жене: «Я не боюсь смерти. Это не пустая фраза. Когда мы говорим, что смерть презираем, это на самом деле так. Великое чувство патриотизма, полное осознание своей общественной функции доминирует над чувством страха. Когда приходит мысль о смерти, думаешь так: есть еще жизнь за смертью. Не та «жизнь на том свете», которую проповедовали попы и муллы. Мы знаем, что этого нет. А есть жизнь в сознании, в памяти народа. Если я при жизни делал что-то важное, бессмертное, то этим я заслужил другую жизнь - «жизнь после смерти»
Моабит - старейшая немецкая тюрьма. Находится она в Берлине и построена в 1889 году. В Моабите сидели легендарный лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман, Георгий Димитров, осуждённый за поджог здания Рейхстага, поэт Муса Джалиль, а позднее - Эрих Хоннекер и всесильный лава «Штази» Эрих Мильке. Но недавно фотографии старинной тюрьмы вновь замелькали на первых страницах немецких газет. Дело в том, что из этой строго охраняемой тюрьмы совершили побег двое русских заключённых, чем немало переполошили добропорядочную Германию. А произошло тогда следующее.
Моабит считается самой строгой тюрьмой в Германии, хотя сегодня это вовсе не тюрьма, а следственный изолятор. Камеры рассчитаны на двух человек, но по желанию подследственный может жить в одиночке. У стены - двухъярусная кровать, с другой стороны - стол со стульями, телевизор, холодильник, шкаф для продуктов. В самом дальнем углу - унитаз и умывальник. Прогулки каждый день, каждый день можно посещать душ и спортивный зал. В общем жить можно. Именно так и полагал подследственный Николай Цейс, когда его прямо из полицейского участка привезли в следственный изолятор.
Немного предыстории. Коля родился в далёком Казахстане в семье поволжских немцев. Окончил автомобильный техникум в Актюбинске, затем отслужил два года в Советской Армии. Правда, в стройбате, так как поволжских немцев в приличные рода войск не призывали. Вернулся домой уже в самом разгаре перестройки, устроился работать в автосервис. Когда развалился Советский Союз, жить в Казахстане стало трудно. Поэтому на семейном совете было принято решение уехать в Германию, так сказать, на родину предков. Однако на новом месте жизнь не задалась. В Германии получить нормальное рабочее место человеку, который с трудом говорил на немецком языке, оказалось сложно. Поэтому работал Коля грузчиком на аптечном складе, получая сущие копейки, затем маляром. И когда знакомые из русской диаспоры предложили ему заняться угонами и разборкой автомобилей, Коля долго не раздумывал. Он прекрасно понимал, что такой криминальный бизнес в Германии долго не протянет, но года два-три надеялся пожить красиво. А затем можно и за решётку на те же два-три года. Терять то особенно нечего. Гражданства его не лишат и обратно в Казахстан не вышлют. Красивая жизнь действительно продолжалась два года и закончилась задержанием и арестом.
При собеседовании с дежурным тюремным чиновником Коля попросил определить его в одну камеру с русским подследственным, чтобы было веселее. И вскоре пожалел об этом. В камере его встретил огромный качок весом около ста килограммов, который представился Василием.
Судя по повадкам, Вася явно принадлежал к «русской мафии», которая пустила глубокие корни в современной Германии. В молодости Вася отслужил срочную службу в воздушно-десантных войсках. Затем занимался конкретным вымогаловом и бандитизмом, несколько раз сидел в и на зоне. Когда пресс российских правоохранительных органов стал чрезмерным, Вася купил себе поддельные документы российского немца и эмигрировал в Германию. И здесь принялся за старое. В Моабит он угодил за нанесение тяжких телесных повреждений какому-то коммерсанту, тоже выходцу из России. В общем, история была очень тёмная и мутная.
Василий без церемоний взял на себя обязанности смотрящего по «хате» и назойливо стал опекать своего сокамерника, обучая того всем тюремным премудростям. При этом он всячески поливал немцев за их толерантность, мягкость и раздолбайство.
Однажды вышагивал я по двору во время очередной прогулки, - рассказывал Вася, вольготно развалившись на нижней шконке. - Смотрю, на небольшом газончике растёт куст земляники. И ягодки уже появились, совсем красные, спелые. Решил я немножечко подкрепиться, сорвал кустик и стал поедать эти ягодки. Разумеется, делал это у всех на виду, ни от кого не таясь, я же не «крыса» какая-нибудь. Далее события развивались так.
Вдруг из стеклянной будки выбежали трое немецких вертухаев. Подскочили ко мне и стали кричать, чтобы я немедленно выплюнул эти ягоды. Но я впал в состояние прострации от такого зехера. Вертухаи, видя, что я их не слушаю, надели мне на руки наручники, повалили на землю, схватили за голову, начали насильно открывать рот. Затем полицаи вызвали скорую. Лепилы устроили мне качественное промывание желудка со всеми вытекающими последствиями. В том смысле, что я хорошо проблевался, а затем ещё обделался до кучи. После всего врачи всадили мне пару укольчиков в жопу и положили под капельницу.
Трое суток лежал в тюремной больничке. А затем меня пригласили на беседу о любви и дружбе к начальнику тюрьмы. В кабинете присутствовали ещё врач и переводчик. От последующего базара я чуть не охерел.
Немцы на полном серьёзе пытались выяснить, почему я хотел отравить себя и съел эти ядовитые ягоды. Оказалось, что в Германии земляника считается очень ядовитой - типа нашей волчьей ягоды. На мои ответы, что в России все поголовно едят землянику и ещё никто не умер, никак не реагировали.
Фрицы были твёрдо уверены, что я совершил попытку самоубийства. И их интересовали причины, по которым я пошёл на суицид. Допытывались, не было ли у меня конфликтов с охраной, сокамерниками. В конце концов, я плюнул и сказал, что страдаю приступами депрессии. Немцы разулыбались до ушей, и беседа закончилась. Мне приписали какие-то колёса и постоянное наблюдение у тюремного психиатра. В общем, все они козлы, фофаны жёваные.
Николая коробило от таких разговоров, но поделать он уже ничего не мог. Попроситься в другую «хату» было стрёмно и не по понятиям. Ведь Вася ничего плохого ему не сделал. И ещё неизвестно, какие возможности у местной «русской мафии», могут и отомстить за то, что «выломился» из «хаты» без особых причин.
Через месяц «приятного» общения тон разговоров Василия изменился. За решёткой ему надоело и он стал тосковать по воле. А потом и вообще заговорил о . Сначала Коля подумал, что его сокамерник так шутит, но Вася рассуждал совершенно серьёзно. - С воздуха Моабит напоминает американское министерство обороны Пентагон, - начал развивать бывший десантник свою мысль. - Пять узких четырёхэтажных зданий, в каждом из которых до двухсот камер, сходятся лучами к центральной башне - ключевому месту в системе безопасности тюрьмы. Отсюда просматриваются все тюремные галереи до самого конца.
При необходимости охрана блокирует входные двери и блоки, сохраняя при этом полный обзор и, соответственно, контроль над происходящим. Тюрьма считается образцовой по степени охраны. Территория обнесена монолитным бетонным забором семь метров высотой с колючей проволокой сверху. Но всё это фуфло. Сделаем канат и перелезем через стену. Главное - незаметно попасть во внутренний двор.
Вскоре от слов Василий перешёл к делу. Во время прогулки он обратил внимание на небольшой кусок бетонной стены, который валялся в углу прогулочного дворика, и глаза его странно загорелись.
Ну, всё, фраерок, бежим завтра после прогулки, - безапелляционно заявил Василий после возвращения в камеру. - Если попробуешь соскочить, пеняй на себя, я тебя предупредил.
Коля весь покрылся испариной, но противоречить грозному сокамернику не посмел.
На следующий день перед выходом на прогулку Василий обмотал вокруг себя все простыни и пододеяльники, которые имелись в камере, и надел сверху широкую куртку. Во время прогулки побегушникам удалось отделиться от основной группы заключённых и спрятаться в укромном уголке двора. Затем Вася быстро изготовил длинную верёвку с кошкой, используя свитые в канат простыни. Якорь он ухитрился смастерить из куска бетонной стены и нескольких ложек, которые прихватил из столовой. Закинув верёвку на стену, беглецы ловко вскарабкались по ней. На колючую проволоку набросили плотную куртку, чтобы не порезаться. Первым полез Коля, а затем Вася-десантник.
Его охранник с вышки уже заметил и открыл огонь из автомата, но промахнулся. Беглецам удалось преодолеть стену и спрыгнуть на улицу. Охрана Моабита организовала погоню.
Спасаясь от неё, беглецы заметались по незнакомым улицам Берлина и перемахнули через другой забор, оказавшись во внутреннем дворе какой-то очень респектабельной виллы. По горькой иронии судьбы, это оказалась резиденция … президента Германии, которая охранялась ещё строже, чем Моабит. Через пару часов обоих беглецов поймали и возвратили в камеры.
Побег двоих «руссиш зеков» стоил немецкой казне три с половиной миллиона евро. Именно столько обошлась модернизация охранной системы Моабита. А русских арестантов в немецких тюрьмах после этого побега стали очень уважать.
(Все имена и фамилии изменены)
Андрей Васильев
По материалам газеты
"За решеткой" (№2 2013 г.)
С чем вот у вас ассоциируется слово "Моабит"? У меня - конечно же, с татарским поэтом Мусой Джалилем и его циклом стихотворений "Моабитская тетрадь", написанных им в тюрьме Моабит в Берлине. Стихи Мусы Джалиля мы изучали в школе, его имя известно каждому казанцу. Тем, кто бывал в Казани, больше известен памятник поэту (герой, вырывающийся из пут колючей проволоки) напротив Кремля.
Казнен Муса Джалиль был в тюрьме Плётцензее, там сейчас находится музей, до которого мы не добрались (да и в Моабите оказались случайно).
В 1946 бывший военнопленный Нигмат Терегулов принес в Союз писателей Татарии блокнот с шестью десятками стихов Джалиля. Через год из советского консульства в Брюсселе пришла вторая тетрадь. Из Моабитской тюрьмы ее вынес бельгийский патриот Андре Тиммерманс и, выполняя последнюю волю поэта, отправил стихи на родину.
Тюрьма Моабит была разрушена в 1958 году, на ее месте разбит парк, оставлены стены и фундаменты зданий. На стене - цитата из "Моабитских сонетов" Альбрехта Хаусхофера: "Von allem Leid, das diesen Bau erfüllt, ist unter Mauerwerk und Eisengittern ein Hauch lebendig, ein geheimes Zittern".